Пароль — Родина - Лев Самойлов

Мора! Иначе будет поздно!

По плану, ранее принятому штабом, в одиночку и небольшими группами партизаны двинулись в лес. Старались уходить малоприметно, но кое-кого из них провожали все же безмолвные взгляды оставшихся родственников и жителей.

Слез почти не было. Крепкие объятия, последние рукопожатия, скупые слова: «До встречи, до скорой встречи!. Авось свидимся…» Тяжелые вздохи и хмурые взгляды…

Возле небольшого покосившегося домика стояла старая женщина, больная бабка одного из партизан. Она отказалась уехать из Угодского Завода. «Здесь родилась, всю жизнь прожила, здесь и помру», — говорила она, когда ей предлагали эвакуироваться.

Голова старушки была открыта, хоть и моросил надоедливый мелкий дождь. Платок сполз с плеч, и ветер трепал ее редкие седые волосы. Глаза старушки неотрывно смотрели на уходящих в лес партизан, а правая рука мелкими равномерными движениями крестила воздух.

Скрылся на опушке леса последний человек. К Гурьянову, который еще оставался с группой товарищей в селе, подошел Алексей Новиков и сказал, слегка понизив голос:

— Пора, товарищ.

— Да, пора! — с трудом выдохнул Гурьянов.

По знаку, поданному Новиковым, подрывники Домашев и Демидов направились выполнять первое боевое задание. Им предстояло самое тяжелое: взорвать то, что создавалось, строилось руками советских людей.

Один из объектов, намеченных к взрыву, находился в тринадцати километрах от Угодского Завода. Подрывники торопились. Если они не успеют, то им придется столкнуться с немцами. Кроме того, оба они не знали здешних мест, а незнакомая дорога, как известно, всегда вдвойне длиннее.

И как-то само собой получилось, что в минуты расставания оставшиеся жители Угодского Завода собрались вокруг своего председателя, своего «Гурьяныча», которого они любили и уважали. Раньше, бывало, на собрания послушать Гурьянова сходилось куда больше народа. А теперь? Мужчин почти не видно. Женщины, старики, дети… Вот в первом ряду стоит курносенькая беловолосая девчурка. Она округлила глаза и приоткрыла рот. Ей так интересно, что же дальше будет говорить или показывать этот большой дядя. Вон там вертится какой-то паренек в большой кепке на вихрастой голове. А вот другие ребята в кругу знакомых женщин.

— Товарищи, друзья… Мы уходим, чтобы продолжать борьбу с проклятыми захватчиками, — негромко, душевно говорил Гурьянов, вглядываясь в печальные лица людей и крепко пожимая протянутые руки. Но наша разлука временная. Мы вернемся, обязательно вернемся! Придет время, мы вышвырнем фашистскую гадину с нашей земли, раздавим ее и будем снова все вместе. Ведь дел-то у нас осталось сколько, не сосчитать. А когда придем, в братском кругу вспомним тяжелые дни нашей временной разлуки. Ждите, товарищи, держитесь. Знайте, что нет такой силы в мире, которая могла бы уничтожить, сломать Советскую Власть.

Люди слушали председателя, кивали головами, а некоторые женщины украдкой вытирали слезы, навертывавшиеся на глаза.

— Эх, «Гурьяныч», — тихо протянул кто-то, и в этом коротком возгласе Михаил Алексеевич почувствовал все, чем были полны сейчас сердца советских людей.

— До свидания, товарищи, до скорой встречи…

Гурьянов обнимал и целовал ребят, столпившихся у его ног, а некоторых высоко поднимал над собой.

— Живите, милые, растите, мамок в обиду не давайте…

И в этот момент, будто салютуя на прощание, глухо прозвучали один за другим два взрыва… Подрывники лейтенанта Новикова выполнили задание в срок.

Теперь пора было уходить в лес и остальным партизанам. Уже мчались по шоссе к Угодскому Заводу фашистские мотоциклисты. Уже катился по небу и приближался артиллерийский гул. Дорога каждая минута…

Гурьянов дал команду к отходу. Оставшиеся партизаны быстрым шагом двинулись к лесу.

Соединившись с группой Новикова, они обогнули реку, подались влево от первого партизанского «маяка» — места, где связные должны были оставлять свои донесения, сводки, предупреждения, и, наконец, оказались в партизанском районе — в маленьком, недавно возникшем городке под землею, в глубине лесного массива.

Лес как лес. На земле никаких следов. Обе землянки вровень с землей. Хорошо замаскированы. Дневной свет не проникает ни в одну из них. Посторонний человек может в двух шагах пройти мимо и не заметить «подземного царства».

Весь отряд разместился в двух землянках.

В стороне, примерно в четырех километрах восточнее, несколько совсем не приметных глазу запасных землянок — на всякий случай.

Партизанские посты размещались поодаль. От часовых, стоявших на постах, к землянкам тянулись прикрытые листвой и валежником веревки с подвешенными консервными банками. Самодельная партизанская сигнализация! По приказу командира отряда прибегать к ней следовало только в крайних случаях.

— Эх, и техника же! — не удержался от замечания Терехов. — Высший класс… На грани фантастики…

Не успел Гурьянов с друзьями спуститься в землянку, как их окружили партизаны: «Ну что там? Пришли немцы или их назад погнали?..»

Гурьянов обстоятельно, ничего не упуская, рассказал товарищам о последних часах и минутах пребывания в райцентре, о своем прощальном разговоре с оставшимися жителями села, о взрыве промышленных объектов, о немецких мотоциклистах, которые сейчас уже, наверное, хозяйничают в районе.

— Ребятишек жаль… — Он вдруг закрыл лицо руками. Странно и тяжело было видеть партизанам этого большого и сильного человека, на мгновение выдавшего свои чувства и переживания. — Всех жаль… все жаль… — глухо проговорил он, затем резко опустил руки, выпрямился и заключил: — Так что теперь — только биться… За все и за всех, товарищи!..

Партизаны слушали молча. Казалось, не десятки сердец, а одно большое человеческое сердце сжалось и замерло от боли. Лица словно окаменели, и только великая ненависть к врагу, к захватчикам читалась в глазах каждого человека.

— Надо отряд привести к присяге, — наклонившись к Карасеву, чуть слышно сказал Гурьянов, и лейтенант понимающе кивнул головой. Правильно говорит Алексеич. Сейчас слова присяги облегчат сердца людей и прозвучат особенно проникновенно и ободряюще. Партизанская клятва сама рвется из груди.

Уже вечереет. На небольшой полянке, в отдалении от землянок, выстроился весь отряд. Лучи заходящего солнца нет-нет да и прорвутся сквозь густую листву, и кое-кто с затаенной грустью глянет поверх деревьев на медленно плывущие облака, на такое знакомое, близкое, родное небо, которое сейчас, в эту минуту, стало еще ближе, еще роднее. Небо Родины! И словно отвечая на думы каждого, торжественно звучат слова партизанской присяги, которую негромко читает Гурьянов.

«…Даю священную клятву честно и преданно служить Родине, всеми силами бороться против фашистских захватчиков, отдать Родине, если потребуется, свою жизнь. И если я нарушу эту клятву, да покарает меня рука советского закона.

Кровь за кровь, смерть за смерть!»

Шумят деревья от ветра и шелестом своим будто вторят словам партизанской клятвы. У лесных завалов, опоясавших лагерь, и возле заминированных подступов к землянкам расставлены и стоят, поеживаясь на ветру, секреты.

РЯДОМ С ВРАГОМ

Невдалеке от Угодского Завода, у лесного урочища Ясная Поляна, председатель райисполкома Михаил Алексеевич Гурьянов заложил партизанскую продовольственную базу. Хотя база была хорошо замаскированна, продукты закопаны глубоко в земле и на местности никаких подозрительных следов партизаны не оставили, Гурьянов все время беспокоился. Ему казалось, что база может быть обнаружена немцами и разграблена, и тогда отряд остается без необходимых запасов продовольствия. Поэтому он несколько раз предлагал Карасеву наведаться на базу и проверить, все ли там в порядке.

Но Курбатов и Карасев медлили. Если уж идти на базу, рассуждали они, что, конечно, сопряжено с риском, то надо одновременно разведать, что происходит сейчас в районном центре — в Угодском Заводе. Без такой предварительной разведки нельзя предпринимать каких-либо боевых действий. А у партизан, что называется, зудели руки. Мысль о том, что где-то рядом обосновались и хозяйничают гитлеровцы, буквально не давала никому покоя. Раздавались даже нетерпеливые голоса: «Чего мы сюда пришли: прятаться или воевать?»

Партизанская база находилась: в ближайшем тылу гитлеровских войск, и, чтобы добраться до штаба нашей 17-й стрелковой дивизий или до Угодского Завода, связным приходилось тайком, с великими предосторожностями прибираться мимо вражеских постов и засад. Чаще и успешнее всего эту связь осуществлял партизанский разведчик Яков Кондратьевич Исаев. Он хорошо знал нехоженые лесные тропы, умело маскируясь, проползал за спинами гитлеровских часовых и успешно выполнял задания Гурьянова, Карасева или Курбатова. После каждой такой вылазки этот невысокий коренастый человек, доложив о выполнении задания, устало ложился в землянке на нары, а на расспросы друзей отвечал коротко и неохотно: